I. Allegro
Оттепель — 1987
Разум состоит из ветвей и птиц.
Кое-где, пожалуй, — и из мартовских луж.
За тишь — за глушь,
За Солнца блиц
держится сердце. Сердцевины стволов
Набухли от слов.
Рыжим мёдом Солнца тяжелы облака.
Хрупкими пустотами кончается снег.
В долинах рек
дрожит строка,
медленно рождаясь, и сырые ветра
шепчут: "Пора!"
С хрустом пропарывая само себя,
слово непарное как "Отче наш"
жжёт карандаш,
шуршит, губя
старые условия своей новизны —
тайные сны.
Промотай до нитки по сугробам сырым
это состояние — твой капитал!
Здесь воздух тал,
дрожит как дым
в волосах и пальцах ошалевших кустов,
и стих готов
драть вороньи глотки на сосне над тобой,
хрипом вызревать и вырываться в зенит.
И так звенит
ручей любой —
— словно речь. Родная, пробивайся в печать!
Хватит молчать!
Атмосфера прошлого впечатана в снег
литерами. — Вот они, грязнеют вокруг!
Из наших рук
уходит век;
кается-кончается... И снова весна —
— слаще вина!
08 марта 1987.
II. Andante
Инсайт — 1994
... Это будет птенец. — С перебитой душой;
желторотый, кричащий, совсем небольшой;
замаравший листы, не поняв ничего;
антипод пустоты и себя самого;
возомнивший, что можно парить,
наконец... Это будет художник. Точнее — птенец.
Это будет девчонка, визжащая на
одеяле подонка, козла-пахана.
Не встречает ни в чём он моральных преград;
прежде — был стукачом, нынче, мол, — "демократ",
дачки, тачки, клубнички ценитель и жрец,
совратитель певички. Точнее — мертвец.
Это будет история гиблой страны,
где работа — впустую, проблема — штаны,
где закон ментовской укреплён воровским,
где искусства сжигает отечество в дым,
а наука доходит, бичуя в тоске
в этой как бы свободе. Точней — в бардаке.
Это будет брюзжание в как бы стихах,
сдвиги крыши, сознание Кришны и крах,
перестройка дебилов в сплошные ряды
поглотителей ила и мёртвой воды.
Истощение сил. Торжество пустоты.
Сердцевина России. И завтра. И ты...
31 июля 1994 г.
III. Finale
Реквием — 1994
На смерть Володи Гершуни
(в редакции 22.09.94)
... Ты не будешь услышан. Поэтому — лучше молчи.
И, вполглаза увидев, как Солнце теряет лучи,
задвигаясь меж старых фасадов и новых реклам,
понимаешь: закат. И врубаешься в трам-тарарам —
— в эхо пульса столицы империи, метящей жить;
в шевеленье-броженье, в уход кислорода, в угар,
наполняющий нас — от эмоций до красных телец.
Этот град, этот гнет, этот бред наяву, это — нить
ожерелья событий, лишенных Тебя! Это—дар,
безответно подаренный... Что Твой терновый венец,
если всем до сих пор не понятно, каким же Ты был?
Если кровь — по гвоздям, холокауст, — и все — ни при чём?..
Осененный сиянием осени — к нам поспеши!
Помоги же вернуться в игру трепыхания крыл!
Отруби от потребностей века сего как мечом!
Возврати прорастание лесом заблудшей души!
Осыпаются листья — и руки. Губанов ушёл.
Вот уходит Гершуни. Прощайте! До встречи, друзья...
Бабье лето — на взводе. Не взнузданный стынет глагол.
Голосуют скворцы — и наметился пир воронья.
18 июня, 22 сентября 1994 г.
